hr-inspire.ru

Мастерская HR коммуникаций

«Мама, я хочу на ручки»: у всех ли есть призвание и как его найти?

Выбирая профессию и дело жизни, люди часто не задумываются, каковы их шансы в конкретное время и в конкретном обществе заниматься именно тем, о чем они мечтают, а это всегда необходимо учитывать, считает польский режиссер и сценарист Кшиштоф Занусси. В издательстве Corpus выходят его мемуары «Как нам жить? Мои стратегии». T&P публикуют отрывок, в котором он вспоминает, как десять лет искал свое призвание, почему выбирал между архитектурой и физикой, а стал режиссером, и как на его решение повлияла советская эпоха.

Кшиштоф Занусси – польский режиссер, сценарист и продюсер. Один из ярких представителей «кино морального беспокойства», автор классических фильмов «Иллюминация», «Защитные цвета», «Год спокойного солнца». Автор ряда книг мемуарно-публицистического характера, из которых на русский язык переведены «Пора умирать» и «Между ярмаркой и салоном».

Слово «карьера» в нашей культуре определенно имеет подозрительную окраску. Благодаря английскому языку этот отрицательный оттенок немного тускнеет, но производное от карьеры слово «карьерист» имеет однозначно отрицательный характер. Карьерист — человек, который ради карьеры, то есть личной выгоды (а кому еще его карьера приносит пользу?), готов поступиться основными нравственными принципами: честностью, благонадежностью, прямотой. О карьеристах мы говорим с презрением, но о тех, кому удалось сделать карьеру, чаще всего с восхищением, особенно если можем добавить, что они многого достигли своими силами, своим талантом и трудом, а не благодаря связям или случайному стечению обстоятельств. О человеке, выигравшем в лотерею, не скажешь, что он сделал карьеру, ведь он вообще ничего не сделал, здесь нет никакой его заслуги, кроме приобретения лотерейного билета, поэтому говорится: «ему повезло», а не «ему причиталось». Одним словом, не было ни гроша, да вдруг алтын. Можно завидовать счастью как проявлению несправедливости нашей судьбы, но чужое счастье не вызывает восхищения, — в отличие от чужих заслуг.

Прежде чем вернуться к теме карьеры, задумаемся, что мы имеем на вооружении, приступая в начале взрослой жизни к профессиональной деятельности. Это талант (способности, интеллектуальные и физические склонности), характер (или умение управлять собой), большая мотивация, готовность совершать усилия, смелость, последовательность, образование, наконец. В первую очередь следует подробно поговорить именно об образовании.

«Как нам жить? Мои стратегии», Кшиштоф Зан...

«Как нам жить? Мои стратегии», Кшиштоф Занусси; перевод с польского Д. Вирена

Мои собственные поиски того, чему себя посвятить, заняли десять лет — это были прекрасные, хотя очень трудные и мучительные годы. В 1955-м, когда я сдал экзамены на аттестат зрелости, выбор у моего поколения был невелик: все гуманитарные направления, пронизанные идеологией, отпадали. Еще в средней школе родители терпеливо объясняли мне: все, что нам говорят на уроках истории, литературы и даже географии, я должен пересказывать дома, чтобы узнать, как все обстоит на самом деле. При этом в школе приходилось отвечать так, как нас учили, а правду сохранять при себе, не выставляя напоказ. Этот дуализм распространялся даже на биологию. Отец спокойно говорил, что ученые Трофим Лысенко и Ольга Лепешинская — обманщики (как и Мичурин, советский «волшебник садов»), и то, что рассказывают на уроках географии про нищету в Западной Европе, — ложь.

По семейной традиции я должен был стать архитектором, и отец обеспечил мне дополнительные занятия по рисунку. В выпускном классе я корпел над коринфскими капителями, покрытыми листьями аканта, но вскоре понял, что, окончив архитектурный институт, буду проектировать здания в единственно возможном соцреалистическом стиле, а по вечерам с семьей, как обычно, высмеивать вульгарность этой эстетики с ее мещанскими претензиями на пошлый монументализм в сочетании с псевдоклассицистскими украшениями. Помню речь, содержавшую детальный анализ эстетики Дворца культуры и науки в Варшаве, которую отец произнес на площади Дефилад, после чего у него потребовали предъявить документы, ибо он в пух и прах раскритиковал Льва Руднева — советского архитектора, изуродовавшего Варшаву этим дворцом и жалкой копией Бельведера, где расположилось советское посольство. Живо все это представляя, вместо того чтобы идти на вступительный экзамен по архитектуре, я в последний момент подал документы на физический факультет. Проучившись там четыре года, я понял: это не мое призвание.

«Родители объясняли мне: все, что нам говорят на уроках истории, литературы и даже географии, я должен пересказывать дома, чтобы узнать, как все обстоит на самом деле»

Процесс осознания сего печального факта оказался для меня унизительным и стыдным. Я имел к точным наукам определенные способности, но не выдающиеся, а это худшее, что только может быть. Неспособный человек просто не сдал бы вступительные экзамены, очень способный стал бы физиком, а я находился в подвешенном состоянии: то делал некие успехи, то что-то заваливал, и лишь спустя четыре года великий физик (и хороший психолог) профессор Ежи Пневский (открывший вместе с Марианом Данышем гиперядра), приняв у меня экзамен, спросил, не интересует ли меня в большей степени человек, склонившийся над измерительным прибором, чем то, что показывает прибор. Это было как гром среди ясного неба: меня вдруг озарило, что я заблуждаюсь и трачу время, причем именно в тот момент, когда исчезло основное препятствие — узость выбора.

После октябрьской оттепели 1956 года высшие учебные заведения уже не были так сильно идеологизированы, а на философский факультет Ягеллонского университета в Кракове пришел феноменолог, профессор Ингарден, ученик Гуссерля, друг Эдит Штайн, и там философию преподавали «нормально», без марксистских искажений. (До сегодняшнего дня, особенно на востоке Европы, я без труда распознаю, кто какую философию изучал: те, что различают идеализм и материализм, учились у марксистов, а те, для кого онтология, наука о бытии, начинается с разделения монизма и дуализма, прошли «нормальный» курс истории философии.)

Когда журналисты спрашивают меня об отношении к физике, я в угоду им отвечаю, что был и по-прежнему влюблен в нее — увы, без взаимности. Эти слова должны звучать забавно, но на самом деле за ними скрывается огромная ностальгия по миру точных наук, где больше уверенности и в то же время больше Тайны. У физиков, с которыми я продолжаю общаться, я вижу больше смирения, чем у иных гуманитариев. Многие экономисты и историки свято верят: у любого общественного процесса и исторического явления есть конкретные причины, поддающиеся исчерпывающему объяснению. Физики, знающие о мире невероятно много, все время держат в голове, что их объяснения неполны, а реальность, с которой мы имеем дело в науке, нам неподвластна. […]

Еще один вопрос, на который никто, разумеется, не знает ответа: все ли люди обладают талантом и призванием? Я бы хотел, чтобы так было, мне хочется верить, что в каждом дремлет какое-то дарование, пусть и глубоко запрятанное. Пишу об этом, задумываясь, как человеку искать свой путь, как определить, чему себя посвятить? Общаясь с молодежью, я нередко начинаю полушутя препираться, слыша настойчиво повторяемую фразу «я хочу». Она не вписывается в традиционные представления о вежливости: раньше говорили не «я хочу», а «я хотел бы», но чаще всего просто «пожалуйста». Не «Мама, я хочу на ручки», но «Мама, я бы хотел на ручки» или «Пожалуйста, возьми меня на ручки». Слово «пожалуйста» было «волшебным», хотя иногда приобретало гротескные формы. […]

В плане личной карьеры это внешне невинное «хочу» может легко завести в тупик. Поговорка гласит «хотеть — значит мочь», но на самом деле стоит хотеть только того, что реально возможно. Молодые люди, снисходительно заявляющие, чем хотели бы заниматься, обычно не думают о том, каковы их шансы в данный момент в данном обществе делать именно это, а с другой стороны, не задаются вопросом, есть ли у них способности и объективные предпосылки добиться того, о чем они мечтают.

Значительная часть моих рассуждений касается будущих художников, но в случае инженеров, менеджеров, адвокатов или врачей все точно так же. Необходимо всегда задумываться, чего общество от нас хочет и какие дает нам шансы. Мы не обязаны соглашаться с условиями, которые ставит нам жизнь, и порой в героическом порыве отправляемся на бой с очевидным приговором судьбы, однако надо понимать, что это рискованно. Если можешь себе такое позволить — пробуй, но помни: ты можешь проиграть.

Когда молодой человек принимает решение, чем он будет заниматься, самое большое значение, на мой взгляд, имеет то, не поддается ли он иллюзиям и насколько правильно оценивает свои силы, возможности и характер. Следует метить высоко, но не витать в облаках, ибо падение на землю причиняет боль. Я встречал множество людей, упивавшихся идеалами, а при столкновении с трудностями впадавшими в сомнения и цинизм. Но видел и многих, растративших данный им потенциал: они осторожничали, ценили безопасность и комфорт и струсили перед лицом препятствий. […]

Мои студенты-режиссеры как-то познакомились с довольно молодым нуворишем (в России их называют новыми русскими). Заметив, что он уже пьян, они споили его окончательно, до потери сознания, после чего принесли в зоопарк, положили в пустой клетке на солому и повесили табличку: «Homo sapiens — обитает на всех континентах, потребляет до двух тысяч калорий в день, всеядный, теплокровный, примат». Перед клеткой стояла камера и снимала проходивших мимо посетителей — они заглядывали внутрь и бурными аплодисментами встретили пробуждение пьяницы. Он никак не мог понять, как там оказался и почему по соседству сидит горилла. В завершение этого совершенно неприглядного эксперимента студенты предложили протрезвевшему герою выбор: они платят ему гонорар и показывают фильм по телевидению, либо он платит им намного больше за то, чтобы его не показали. В этой грустной и глупой истории мне видится пронзительная метафора: возможно, наш род уже прошел апогей своего развития и вскоре нас заменят какие-нибудь супермены, а мы в нынешнем виде отправимся в зоопарк. Вроде бы научная фантастика, но ведь никому не известно, куда идет эволюция. Все механизмы естественного отбора, благодаря которым мы стали такими, внезапно расшатались, свои гены распространяют не лучшие представители вида (лучшие слишком заняты собой), и вообще, homo sapiens неохотно размножается в условиях комфорта.

«Молодые люди, снисходительно заявляющие, чем хотели бы заниматься, обычно не думают о том, каковы их шансы в данный момент в данном обществе делать именно это»

Размышляя о карьере и самореализации, я с интересом задаю один и тот же вопрос успешным людям — тем, кому бесспорно повезло, будь то в искусстве, науке или бизнесе. (У бизнесменов, кстати, он вызывает наибольшее оживление.) Я спрашиваю, верят ли они, что добились всего собственными силами, просто были лучшими и поэтому выиграли в честной борьбе с достойными конкурентами. Словом, сколько здесь их личной заслуги, а в какой степени помогли обстоятельства, слепой случай или милость Божья, как сказали бы верующие христиане. Ответы бывают разные, но у меня складывается впечатление, что чем глубже человек смотрит на мир и жизнь, тем больше таинственности видит в своем успехе. Конечно, он не приходит ниоткуда, необходимо соответствовать изначальным требованиям. Нужно иметь талант, упорство, умение вовремя придумать хорошую идею, но при этом очень часто случаются непредвиденные вещи, иначе говоря, проявления загадки или Тайны (как верующий человек, пишу это слово с большой буквы). Многие люди, добившиеся успеха, признают, что рядом были столь же способные и упорные, и нельзя понять, почему одним повезло, а другим нет.

Наука содержит множество недооцененных, забытых и заново совершаемых открытий. Даже авторство великих идей часто оспаривается, и нередко слава обрушивается не на того, кто сделал открытие, а на того, кто его распространил, у кого был «медийный» талант и снова — та удачливость, которую невозможно заслужить: она либо есть, либо нет.

Подобные примеры известны и в искусстве. Здесь тоже никогда не ясно, насколько объективны оценки, хотя у людей просвещенных и восприимчивых есть некая общая интуиция, которая наперекор постмодернизму подсказывает, что хорошо, а что плохо. Я обращаюсь к элементарным аргументам за неимением иных: произведение искусства обладает ценностью, если встреча с ним делает человека лучше, богаче, мудрее, помогает понять мир и себя самого. Если после общения с произведением (например, с мыльной оперой или банальной поп-песней) мы не изменились, значит, оно пустое, наподобие жевательной резинки — дарит иллюзию, но не питает.

Кшиштоф Занусси на съемках своего фильма «...

Кшиштоф Занусси на съемках своего фильма «Инородное тело», 2014 год. © SF TOR

И еще один упрямый аргумент. Цитируя латинское изречение de gustibus non est disputandum — «о вкусах не спорят», релятивисты ошибочно его интерпретируют. По их мнению (с которым я не согласен), это выражение означает, что дискутировать не имеет смысла, поскольку у всех разные вкусы и никто никого не переубедит, тогда как речь идет об обратном — эту мысль любил повторять художник Франчишек Старовейский, — вкус либо есть, либо его нет. Вкус можно выработать, и это многолетняя работа. Он формируется в процессе знакомства с достойными произведениями искусства. Отсутствие вкуса презрительно называют безвкусицей. Тот, у кого он есть, не может спорить, хорошо ли сочиняли музыку Моцарт и Бетховен, хорошо ли писали картины Эль Греко и Веронезе. Человек, имеющий вкус, не станет это обсуждать, ибо понимает: есть только один ответ. Это создатели великих произведений. Конечно, можно не соглашаться в деталях: ставить Прокофьева выше Малера, а Камю предпочитать Грэму Грину, но это умещается в рамки хорошего вкуса. А плохой вкус? Все популярное, дешевое, простое, вроде и приятное, но по сути являющееся кичем. […]

Лет пятнадцать назад, когда Польша была почетным гостем книжной ярмарки во Франкфурте, мне выпал случай пообщаться с немецкими издателями, представлявшими несколько тысяч произведений жанровой литературы: детективы, триллеры, фэнтези и т. д. Увидев эти выложенные рядами новые книги, я узнал, что ежегодно всего одна или две позиции из каждого жанра оказываются успешными и получают статус бестселлера, — остальные продают в лучшем случае по несколько сотен экземпляров и тут же забывают; причем книги, ставшие лидерами, скорее всего, ничем не лучше. Специалисты по маркетингу проводят совершенно бесполезные исследования, чем именно эти книжки привлекли читателей: обложкой, именем автора, названием или тематикой. А через год во всех категориях появляются новые бестселлеры.

Относительность оценок и вкусов появляется там, где нет истинных ценностей. Великие литературные произведения никогда не становились бестселлерами, если только не говорить о временах, когда читали лишь представители элиты (парадокс, но эти времена могут вернуться). Мой отец с высокомерием повторял, что место бестселлера в мусорной корзине: не стоит читать то, чем восхищаются все вокруг, ведь у большинства людей вкус либо плохой, либо отсутствует в принципе. […]

Меня увлекли темы, напрямую связанные с искусством, но вернусь к основной теме главы — карьере, а также к счастью и к тому, что на пути к успеху человек должен прибегать к помощи судьбы, Провидения или случая. Нередко гордыня или надменность мешают людям предпринимать практические усилия, чтобы их заметили. Фальшивая скромность не позволяет демонстрировать свои заслуги, однако если мы хотим чего-то в жизни добиться, это необходимо. […]